«Мурманский вестник», 18 июля 2008

Начало войны на мурманском направлении вместило в себя множество исторических загадок и необъяснимых на первый взгляд фактов. Одной из таких загадок стала трагическая судьба командира 14-й стрелковой дивизии генерал-майора Александра Афанасьевича Журбы.

Немного найдётся в истории Великой Отечественной войны примеров, когда в первый день боевых действий пропадает без вести командир войскового соединения. А если принять во внимание то небольшое количество войск, которое противостояло противнику в начале лета 1941 года на мурманском направлении, то потеря военачальника в ранге генерал-майора и вовсе является происшествием из разряда уникальных.

Используя известные книги по истории войны в Заполярье, попробуем разобраться, в том, что же могло произойти с генералом А. Журбой 29-го и 30-го июня 1941 года.

Два основных события, происшедших с генералом, вызывают наибольшее количество вопросов и не поддаются на первый взгляд никакому разумному объяснению. Первое событие — его отъезд в подразделения левого фланга с командного пункта дивизии в районе Титовки. Второе событие — его последующая гибель при невыясненных до конца обстоятельствах.

Что же могло заставить А. Журбу в разгар боя, пренебрегая требованиями войсковых уставов и самого, казалось бы, здравого смысла, оставить свой командный пункт в Титовке и направиться в подразделения, ведущие бой с противником? Генерал-майор Г. Вещезерский объясняет это отсутствием связи между командованием дивизии и его подразделениями: «Дорога, мост и дамба также подвергались настойчивым атакам с воздуха. Телефонная связь с левым флангом была прервана, вышла из строя и радиосвязь».

Рассмотрим вопрос о связи подробнее. К началу Великой Отечественной главным средством связи в РККА считалась радиосвязь (радиотелеграф и радиотелефон). Следующими видами, по убывающей в соответствии со степенью значимости, в нашей армии значились: проволочный телефон, проволочный телеграф, самолёты связи, личное общение, делегаты связи, сигнализация зрительная и звуковая, посыльные, собаки для связи и голуби для связи.

Радио при этом являлось самостоятельным средством связи, в целом ряде случаев боевой обстановки оно было призвано дополнять или заменять все другие виды связи. Именно поэтому созданию и развитию новых средств радиосвязи уделялось исключительно пристальное внимание в предвоенные годы. Отечественными конструкторами были созданы и направлены для использования в войска радиоприборы, которые отвечали самым последним требованиям своего времени и ни в чём не уступали аналогичным зарубежным разработкам.

Массовое изучение радиодела в рамках ОСОАВИАХИМа впоследствии принесли большую пользу в войсках: грамотно используя имевшиеся средства радиосвязи, пользователи иногда вносили в их конструкцию такие усовершенствования, что позавидовали бы сами радиоконструкторы. Так, комиссар 104-го артполка Д. Еремин вспоминал: «были в полку и другие талантливые солдаты. Помню радиста Шапиро. Радиостанцию 6ПК, обеспечивающую связь только на близком расстоянии, он переделал так, что мы могли разговаривать даже с Мурманском» («1200 дней и ночей Рыбачьего»). Это с полуострова-то Рыбачий! Поясню, что радиостанция 6ПК предназначалась для связи в звене «батальон-полк» и позволяла осуществлять связь телефоном до 8-ми километров и телеграфом — до 15-ти километров.

Но для связи в звене «полк-дивизия» к тому времени в войсках имелась в достаточных количествах радиостанция 5АК, которая позволяла работать телефоном на дальности до 25-ти километров, а телеграфом — до 50-ти километров. Вполне достаточно для тех условий! Ведь от Титовки, где находился 29 июня 1941 штаб 14-й дивизии, до командных пунктов стрелковых батальонов, расположенных у границы, было от 10-ти до 15-ти километров по прямой.

Выходит, в распоряжении А. Журбы не могло не быть мощных, надёжных средств радиосвязи. С их помощью он вполне мог, не используя возможностей проводной телефонной связи, уверенно руководить действиями стрелковых и артиллерийских подразделений, ведущих бой в районе границы, не покидая командного пункта. И эта связь не могла просто так взять и выйти из строя, ведь средства связи положено дублировать и постоянно поддерживать в рабочем состоянии любой ценой. Иначе в боевой обстановке нерадивого начальника связистов могли и к стенке поставить. Тут не забалуешь!

Разгадка находится, стоит только внимательнее почитать воспоминания непосредственных участников войны. К примеру, разведчик В. Барболин, вспоминая события первых дней войны, в книге «Незабываемый Рыбачий» писал: «наметив линии дозоров, [я] направился в штаб 2-го батальона для увязки действий разведки. Штаб располагался у дороги в ущелье между сопок. Начальник штаба лейтенант Калугин сообщил, что телефонная связь со штабом полка ещё не установлена, а использовать рацию запрещено, чтобы не быть запеленгованными противником. Донесение в штаб полка пришлось посылать с конным нарочным».

Г. Вещезерский в своих воспоминаниях не менее откровенен. Описывая позиции 112-го стрелкового полка в районе реки Западная Лица, он пишет: «Между прочим, здесь я столкнулся с симптомами "радиобоязни" — болезни, довольно распространённой в то время в наших войсках. Считали, что работающая рация навлекает огонь противника. Должно быть, по этой причине радиостанцию полка расположили более чем в километре от командного пункта». А по какой же ещё, позвольте спросить?

Выходит, что приступы этой самой «радиобоязни» регулярно мучили наших командиров. В этих условиях любое повреждение провода телефонной связи вело к коллапсу управления и необходимости прибегать к услугам посыльных и нарочных.

Так не эта ли самая «радиобоязнь» стала причиной того, что когда после 10 часов утра 29 июня 1941 года пропала телефонная связь с подразделениями левого фланга 95-го полка, ведущими бой, для выяснения обстановки тоже пришлось отправлять нарочного? Только в роли этого нарочного выступил по собственной инициативе сам командир дивизии генерал-майор А. Журба, отправившийся с небольшим сопровождением уточнять обстановку на месте и впоследствии погибший. А сделал бы он это, полностью доверяя имевшимся в его распоряжении средствам радиосвязи и будучи в состоянии использовать их возможности в полном объёме?

Вполне может быть, что А. Журбе тоже запретили использовать имевшиеся в его распоряжении средства радиосвязи в соответствии с той же тенденцией, которая имела место как во 2-м батальоне 135-го стрелкового полка, так и в 112-м полку. Или же эти средства связи были расположены так, что воспользоваться ими не было никакой возможности. Это было бы самым логичным объяснением столь «неразумного» отъезда командира дивизии со своего командного пункта, в критический момент боя оставшегося без всякой связи со своими подразделениями левого фланга.

Вероятно, в той обстановке это было единственное решение, которое смог принять такой опытный военный, каким был А. Журба. И это решение командира дивизии нам всем следует уважать. В конце концов, он нёс всю полноту ответственности за вверенные ему войска и как командир полностью отдавал себе отчёт в своих действиях.

Теперь попробуем разобраться в том, что могло случиться с генералом после его отъезда с командного пункта в Титовке. Вещезерский пишет: «Он (Журба) приказал командиру 95-го полка майору С.И. Чернову руководить боем, а сам вместе с командующим артиллерией дивизии и адъютантом сел в легковую машину и отправился на левый фланг. После этого никто уже не видел генерала Журбу. На КП полка вернулся только шофёр. Он доложил, что машина разбита бомбой возле Южного моста и все пассажиры погибли. Позднее стало известно, что кто-то видел генерала с группой красноармейцев у какого-то озера, — они вели бой».

Однако известно, что адъютант генерала — старший лейтенант Павел Абрамов — остался жив, попал в плен к немцам и был освобождён нашими войсками в 1944 года в Норвегии. Утверждение шофёра о том, что все пассажиры машины погибли при бомбёжке у Южного моста, неверно хотя бы поэтому. Вероятно, шофёр, как и Абрамов, был контужен во время взрыва, мог просто не разобраться в том, кто из его пассажиров погиб, а кто только ранен, и поэтому к его показаниям нужно относиться с осторожностью.

Известен протокол допроса П. Абрамова в немецком плену (об обстоятельствах, благодаря которым стал известен этот документ, писала в 2006 году газета «Полярный вестник»). Из этого протокола, составленного 1 июля на командном пункте 2-й горнострелковой дивизии немцев видно, что адъютант генерала Журбы был взят в плен «30.06.1941 г., от 5 до 8 км восточнее [южного] моста через Титовку 137-м горнострелковым полком». В плену П.Абрамов сообщил, что место прохождения его службы — штаб 14-й стрелковой дивизии, а сам он «является адъютантом командира 14-й стрелковой дивизии, генерал-майора Шурбы [Журбы], который погиб в бою».

Выходит, П. Абрамов, который в силу своего служебного положения был обязан при любых условиях сопровождать своего начальника, попав в плен на расстоянии не более 8-ми километров к востоку от моста (места предполагаемой гибели Журбы), 30-го июня 1941 года знал, что генерал погиб. Это может означать, что генерал либо погиб в машине, как это указывал его шофёр, либо принял участие в бою в районе Южного моста через Титовку, был убит и похоронен там же, недалеко от места боя. Вынести его в тыл не было уже никакой возможности. Кстати, именно это и могло помешать Павлу Абрамову присоединиться к отступавшим советским войскам и привести к тому, что он попал в плен к врагу.

Версию о том, что генерал мог попасть в плен, думаю, серьёзно рассматривать не стоит. Похоже, что немцам действительно досталась, как пишет в своих воспоминаниях Вещезерский, только генеральская шинель. Ведь если бы Журба, как и его адъютант, попал в плен, никто бы не стал писать в протоколе допроса адъютанта, что генерал погиб в бою. Выходит, Павел Абрамов говорил в плену правду. Иначе придётся предположить, что он, забыв присягу и воинский долг, оставил своего начальника на произвол судьбы и направился прямиком в плен.

Именно в это всем предлагает поверить официальная версия гибели генерала Журбы, многократно повторенная многими авторами. В основе этой версии лежат воспоминания бывшего пограничника 6-й заставы 100-го погранотряда П.И. Терентьева, неожиданно нахлынувшие на него через много-много лет после окончания войны, в апреле 1975 года.

Вкратце суть этих воспоминаний П.И.Терентьева состоит в том, что ему довелось стать свидетелем последнего боя с участием генерала, который происходил где-то в районе высоты Большой Муста-Тунтури. Он же, Терентьев, якобы принял участие в захоронении генерала после его гибели, а спустя много лет — нашёл его останки на месте боя.

Детали этой версии разбирать большого смысла не имеет — она общеизвестна, а подробностей её очень много и все они весьма противоречивы. Все авторы, описывающие эту версию, излагают то, что им стало известно со слов Терентьева. Остановлюсь только на нескольких из этих подробностей, нелепых или даже просто абсурдных. Каждая из этих «подробностей» сама по себе может легко уничтожить всю версию Терентьева, ну а все вместе — тем более. Судите сами.

Встреча отряда сержанта-пограничника Н.О. Ремизова, в составе которой был и Терентьев, с группой генерала Журбы произошла, как описывает Барболин, вечером 29-го июня в районе высоты 298,4. Высота эта, согласно советской довоенной карте, находится недалеко от места, где впоследствии расположился штаб группировки «Норд» противника. Это весьма далеко на север от Титовки (где находился штаб 95-го полка и 14-й дивизии) и ещё дальше (более чем в два раза) от Южного моста, куда в середине дня 29-го июня направился генерал. Спрашивается, что было делать генералу с группой бойцов в бездорожной глуши, когда ему следовало при первой возможности вернуться в штаб и оставаться там? Как, и главное, зачем он смог так быстро в течение одного дня 29 июня переместиться из приграничного района мимо своего штаба в место описываемого боя?

Направление, которое согласно версии Терентьева, их группа во главе с генералом избрала для того, чтобы пробиться к своим войскам, было совершенно непригодно для этой цели. Дорог в этой местности в 1941 году не было никаких, противник их построил для снабжения своего фронта в районе перешейка гораздо позднее. А ведь по сведениям Терентьева, у генерала была с собой топографическая карта, и так странно «заблудиться» он просто не мог. В районе предполагаемых боев с участием генерала с утра 29-го июня действовал целый полк противника — 136-й горнострелковый, который такую мелкую группу советских войск легко уничтожил бы, не позволив ей пройти и половины описанного Терентьевым пути.

Удивительно, но все остальные советские войска избрали совсем другой путь спасения — вдоль единственной дороги Титовка-Кутовая. И спаслись! Барболин пишет об этом: «В ночь на 30 июня на дороге Титовка-Кутовая небольшими группами и в одиночку начали появляться солдаты 95-го полка и пограничники, отходящие с Титовского направления. Среди них было много раненых. Но ни одного офицера или сержанта не было. На мой вопрос: "Где ваши командиры?" — следовал ответ: "Убиты в бою, мы выходим из окружения"». Будь генерал в живых и выходи он к своим войскам мимо своего штаба в Титовке — ему прямой путь по единственной дороге и по пути вместе с этими отступающими войсками. Но этого не произошло. Выходит, возглавить этих людей действительно было некому, а все рассказы про бой генерала в стороне от дороги — просто выдумки Терентьева.

Удивительно, но после боя, якобы имевшего место у подножия Большой Муста-Тунтури, отряд во главе с генералом упорно пытался пробиться западнее хребта. Но наши войска-то находились в прямо противоположной стороне — на северо-востоке! Это необъяснимое стремление наших бойцов на запад не поддаётся никакому логическому анализу.

Кроме этого, среди личных вещей, которые якобы сняли с генерала после его гибели, Терентьев странным образом не упоминает орден Красной Звезды, хотя подробно описывает остальные личные вещи погибшего. Такая деталь сама по себе весьма красноречива. Ордена в те годы носили постоянно, не снимая, и потерять свой орден Журба просто не мог. Куда же он тогда мог деться?

То, что личные вещи генерала, несмотря на продолжительные поиски, так и не были найдены Терентьевым в ходе специально организованной в 1976 году поездки к месту предполагаемой гибели генерала Журбы, окончательно подчёркивает надуманность и неправдоподобность его версии. Какая уж тут «сильно изменившаяся местность»! Камни так камнями и остались. Те ветераны, кто действительно полил эти камни своей кровью, и через шестьдесят с лишним лет, даже в наши дни, безошибочно находят места своих прежних боёв. А тогда с войны прошло чуть больше тридцати лет.

Всё это, вместе взятое, позволяет сделать вывод о том, что версия П.И. Терентьева не имеет под собой реальных оснований. К сожалению, в определённый период отечественной истории она оказалась востребованной и пришлась, что называется, «ко двору». Любой советский человек, пропавший без вести в годы войны, автоматически попадал в разряд потенциальных подозреваемых в сдаче в плен врагу или же в предательстве. Однако, думаю, сам генерал Журба вряд ли был бы рад такому «адвокату», каким по собственной инициативе или по чьей-то подсказке явился для него П.И. Терентьев.

Наиболее вероятная версия всего происшедшего в 1941 году: генерал действительно погиб при бомбежке в районе Южного моста через Титовку (сейчас здесь находится погранзастава «Титовка») и был похоронен неподалеку от места гибели. Наверняка, адъютант генерала П. Абрамов участвовал в его захоронении и умолчал об этом во время допроса в плену. Но он должен был обязательно рассказать об этом тому, кому следует, после своего освобождения из немецкого плена в 1944 году.

И поэтому остаётся только одно — искать...

Дмитрий ДУЛИЧ

Статья подготовлена по просьбе и при содействии
мурманского просветительского центра «Доброхот»