«Мурманский вестник», 18 июля 2008

На дворе 1974-й. Зима. Я — шестилетний человек, возвращающийся домой из детского сада. Рядом — дедушка: высокий, статный, крепкий, мужественный и добрый. Семеню сбоку к метро и ...не телом, нет: шестым каким-то чувством — духом, наверное — ощущаю подле живое присутствие спокойствия и надежности. У ног клубится поземка, одежду выбеливает пух метели, а мне, на удивление, тепло. Очередной военный — младший по званию — шагает навстречу и, заметив дедушкины погоны на офицерской шинели, полковничью папаху, берет под козырек. В моей незамутненной взрослыми страстями душе вздымается гордость. Все это я живо помню и чувствую...

В 1974-м моему дедушке, Александру Алексеевичу Минкину, уроженцу беломорского городка Кандалакша, минет 50, а через два года в его жизнь произойдет важное событие: Мурманское книжное издательство 15-тысячным тиражом выпустит в свет книгу «Топонимы Мурмана». Это дедушкин первенец такого рода. Были и еще будут военно-технические статьи в журналах Министерства обороны, десятки топонимических газетных заметок в поволжских печатных органах, и кандалакшской «Ниве». Книга же останется единственной. Конечно, человеку, по долгу службы знавшему лично не одного маршала войск и Советского Союза, генералов Советской Армии, фронтовику, прошедшему Великую Отечественную от Костромского военно-инженерного училища до Праги, можно было бы издавать целый ряд мемуаров — и к тому нередко призывали некоторые сослуживцы, но дедушка не любил, не умел как-то выпячиваться. Да и о войне, честно говоря, вспоминать не любил. А мне, воспитанному, как подавляющее большинство мальчишек нашего поколения, на героике Великой Отечественной, так хотелось донести до детсадовских сверстников что-нибудь из очевидных рассказов, но не удавалось.

Зато удалось сохранить в памяти образ военного человека, работавшего над «гражданской» книгой: он сидит за своим домашним секретером, перелопачивая массу научных сборников и словарей. Пишет. И это при том, что когда дедушка в доме — истинный праздник детства: неурочная ежедневная работа в Министерстве обороны, бесчисленные командировки, затягивавшиеся иногда до полугода (полковник Минкин курировал оборонные заводы, выпускавшие, в частности, армейские катера и, как говорят, по сей день в механизмах их используется деталь «застежка Минкина»), постоянно выдирали его из домашнего обихода. Потому чудом, высвобожденное время он и использовал с лихвою на поприще захватившей его топонимии — науки, объясняющей географические названия. Благодаря книге А.А. Минкин стал действительным членом Географического общества СССР и имел доступ к фондам Библиотеки имени Ленина (один раз, помнится, и меня туда брал с собою). Собственно говоря, всего скорее именно он увлек меня тем, что стало неотъемлемой частью и моей жизни: походы в лес и вообще подвижность существования, познания в орнитологии, энтомологии и зоологии в целом, плюс в географии, краеведении и, наконец, москвоведении.

Москву, ее исторический облик, музеи и памятники архитектуры, я начал постигать в школьные годы. К той поре, в силу семейных обстоятельств, дедушка стал штатским, появилось больше свободного времени, и мы все чаще выбирались в центр города на целевые прогулки, например, в музеи. Посещение художественных выставок и музеев, изобразительное искусство — вот еще одно пристанище дедушкиных интересов. А как он любил стихи: в нашем доме и нынче хранятся книжечки с дарственными надписями знаменитых поэтов — застывшие свидетельства посещаемых дедушкой в 1950–60гг. творческих вечеров мастеров рифмованного слова. Вообще, перебирая книги нашей обширной библиотеки, я и нынче дивлюсь, насколько гармонична и многогранна была личность заменившего мне отца дедушки. Помор по рождению и технарь по призванию, он так мечтал созидать гражданские корабли, поступить в Ленинградский судостроительный — да вот война изменила и планы, и жизнь, и судьбу.

Когда Кандалакшу начали активно бомбить, многих жителей эвакуировали вглубь страны. В нижегородскую — тогда горьковскую — глубинку перебралась и семья Минкиных. В прифронтовой зоне остался лишь отец семейства — Алексей Иванович, профессиональный связист. Его супруга, Анастасия Федоровна, худо-бедно с тремя детьми угнездилась в деревне Докукино Ардатовского района, Десятиклассник А. Минкин, будучи в семье переселенца за старшего, наряду с деревенскими парнями и мужиками подвизался в колхозе, зарабатывая столь необходимые тогда «трудодни». Там же, в соседнем селе района, с похвальной грамотой закончил он школу, а еще...

Еще в деревне он встретил свою судьбу — мою бабушку, Валентину Федоровну.... Потом случилась война: Костромское училище, ускоренный выпуск, действующая армия. Перед отправкой на фронт на тернистый воинский путь образком святителя Николая, почитающегося покровителем мореходов (а, значит, и поморов), благословила его матушка. Скрываемый в нагрудном кармане (время было такое), металлический образок и потаенные материнские молитвы провели лейтенанта Минкина сквозь все лихо великой бойни. А воевать пришлось не в тылу, не за спинами пехотинцев: военно-инженерное училище дало сомнительное право на самую что ни на есть передовую — минирование и разминирование оградительных полей, наведение переправ для шедшей следом пехоты. По пояс в ледяной воде, под шквалом огня вражеской артиллерии — так работали фронтовые саперы, минеры, понтонеры. Нет, конечно, из адской той мясорубки неповрежденным выбраться было практически невозможно: были ранения, была контузия, и ноги после войны отнимались. Но дедушка выжил и, что самое важное, сохранил достоинство и честь, нравственность и интерес к жизни. А еще — пусть и звучит это для кого-то велеречиво — он отстоял право на жизнь нашего Отечества, родной семьи и своей любимой. Он отстоял право на создание собственного дома — стало быть, и на мое существование, усыновленного им внука.

Сразу после войны лейтенант Минкин вернулся за невестой в деревню, женился и — поскольку офицеров из армии не отпускали — с молодой женой командировался в Западную Украину, в тронутый тлением боев живописный городок Самбор. Расквартированный там саперный полк никаких карательных мер против последователей Бандеры не осуществлял: военные инженеры восстанавливали разрушенное хозяйство и устраняли жаркие следы боевых «поцелуев». Но ночами им стреляли в затылки, убивали жен, сжигали приютившие их домочадцев хаты. В общем, еще одна война, только более коварная, скрытая, партизанская. Между прочим, почти четыре десятка лет спустя и мне довелось побывать в Самборе: будучи с дедушкой в трускавецком санатории, мы решили взглянуть, что же сталось с небезразличным для него местом, и неожиданно попали на юбилейные торжества 40-летия освобождения Львовщины от гитлеровцев. Встречи ветеранов — русских, украинцев, узбеков, евреев, грузин, неподдельно радостные лица, устроенные местными властями экскурсии и застолья... И куда все делось ныне? К слову, в той же Западной Украине — точнее, на Буковине, в Черновицкой области, дедушку избрали почетным гражданином и почти ежегодно, на День Победы, он отправлялся туда встретить праздники с друзьями-фронтовиками и школьниками. Духа помпезности дедушка не приветствовал и «гуляния» шли по-домашнему, без насыщенных речей, но под песни на украинском и русском. Бывало, и в пляс пускались. Между тем, на берегу Днестра, в одном из краеведческих музеев буковинской земли, даже экспонировался парадный дедушкин портрет — с боевыми наградами, в рост, в форме полковника. Где-то они теперь: тот портрет, те встречи, та общая радость? Где та страна, за которую рисковал жизнью и не щадил здоровья один из ее бесчисленных скромных защитников, мой дедушка?..

Именно с Украины, из Самбора, он подался в Москву, в Военно-инженерную академию имени Куйбышева, поступил и, несмотря на безденежье, полуголодный быт, мыкания по неуютным подмосковным и столичным углам, закончил сложнейший ВУЗ с отличием. С семьей он остался в первопрестольной. Впереди — десятки лет службы на Фрунзенской набережной, дежурства, переговоры, планируемые и непредвиденные командировки — в общем, работа, работа, работа... «Ум должен соблюдать меру познания, чтобы не погибнуть», - изрек некогда преподобный Каллист. Не знаю, какую меру пользовал мой дедушка, переборовший войну и отравлявшие его житейские передряги, но до конца столь несвоевременно оборвавшейся жизни он сохранил ясность и живость ума, душевное и духовное здравие, интерес к происходящему. Мало-помалу и меня завлекал он собственными интересами. Так я оказался среди его научных соратников в Географическом обществе, на выездном заседании общества в Смоленске, а чуть позже — на географо-биологическом факультете и — как горящий москвоведением человек — в журна­листике. Сперва были религиозная и культурная странички в «Московских ведомостях» затем — ряд проходящих изданий («Московский журнал», «Православная Москва», «Московские новости», «Подмосковные известия», «Моя Москва», «Наука и жизнь», «Божий мир», «Московский ритм» и т.д.) и, наконец, любимая «Московская правда», штатным сотрудником которой я стал несколько лет назад. Обидно, дедушка этого не дождался: умер в 1995-м, но мне словно довелось подхватить его эстафету.

Как писалась им книга «Топонимы Мурмана» (и десятки газетно-журнальных статей)? Скажу честно: большим трудом, усидчивостью и упорством. Храню в памяти и еще его один образ: языковеда-любителя. Подыскивая ответы на заковыристые вопросы о том, откуда взялись те или иные географические названия Мурманской области, Карелии, Подмосковья, Поволжья, дедушка часами просиживал за словарями, многое конспектируя и что-то произнося вслух. На немецком он бегло читал и общался еще с фронта. Финский усваивал в школе. На некоторых славянских читал, но говорить не пытался. По ходу топонимических изысканий он самостоятельно постигал языки Скандинавии и Дании, финно-угорской группы. Увы, подобным полиглотством прихвастнуть не могу — мне вообще далеко до дедушкиных высот. Впрочем, на сей счет, вспомню мудрое высказывание иного помора, Ломоносова: «Нездраво рассуждает математик, ежели он хочет Божескую волю вымерить циркулем. Таков же богословия учитель, если он думает, что по псалтыри научиться можно астрономии или химии...» Короче, каждому — свое и необъятного не объять. Сложилось так — значит, так надо. Да, бывает горько, что здесь дедушка уже не сможет разделить со мной радости или утешить в нахлынувших невзгодах, но я храню о нем самые светлые воспоминания. Помню его обаяние и статный облик, его натуру — пытливую, неуемную, непростую, творческую. Помню разные настроения и жизненную целеустремленность. Помню здоровым и бодрым и помню больным — причащавшимся, соборовавшимся. Все помню. А вместе с тем и горжусь: ведь у меня есть невымышленный пример подобающего отношения к жизни. И не то ли есть промысел Божий? — коль скоро я вырос в дедушкином доме, ношу ту же фамилию и желаю, чтобы кто-то когда-нибудь назвал меня не только его наследником по родству, но и преемником отпущенных свыше лучших дедушкиных данностей. Помню тебя, мой наставник. Горжусь тобою. И верую, что в этом не ошибаюсь...

Алексей МИНКИН

Статья подготовлена по просьбе и при содействии
мурманского просветительского центра «Доброхот»