«Птица осени»
«Птица осени»
logo
Просветительский центр «Доброхот» в контексте поставленных перед собой общеобразовательных и культуртрегерских задач занимается издательской деятельностью. Представляем здесь наши наиболее значимые издания.
«Птица осени»
«Н. Р. Васильев»
«Птица осени»«Птица осени»
грустит и радуетсягрустит и радуется

«Мурманский вестник», 15 января 2005

Новая, вторая книга мурманско­го поэта Николая Васильева, уви­девшая свет в конце минувшего года в издательстве «Добросмысл», называется «Птица осени».

Содержание ее, несмотря на осеннее название, разнообразно. Здесь и печаль, и раздумья о судь­бах Родины, и, конечно, любовь.

Составитель сборника Дмитрий Коржов во вступительной статье указал, что главная тема новой книги Васильева как раз-таки любовь. О чувствах, которые переживает ли­рический герой «Птицы осени», ав­тор не кричит. Говорит сдержанно. И чем сдержаннее речь, чем обыч­нее слова, тем порой ярче и отчет­ливей видишь глубину и силу пере­живаний.

«Я устало постучу в окно. Скрип­ну половицей у порога, и закончит­ся моя дорога...» Васильев умеет находить зримую, говорящую де­таль. Согласитесь, эта едва скрип­нувшая половица задает тональ­ность всему дальнейшему стихотво­рению, настраивает на интимный, камерный лад, является заключи­тельным аккордом в долгих скита­ниях героя, прежде чем состоялась желанная встреча.

В стихотворении «Остынь, досу­жая молва...» автор являет нам очень необычный, почти сказочный Мурманск. В этом городе цветочник продает на Пяти Углах розы, и не когда-нибудь, а именно в крещенс­кие морозы. Розы и морозы — риф­ма еще та, и лучше ею не пользо­ваться. Но здесь получился неожи­данный эффект. Какой-то гипотети­ческий цветочник — персонаж из бо­лее южных широт, тем не менее придавший шарм стихотворению, ну и розы с морозами. И весь этот кок­тейль на знакомых нам до боли Пяти Углах. И город уже чуточку другой. Несмотря на горечь — явную горечь разлуки, на него уже наброшен эта­кий романтический флер:

Судьбой разведены мосты,
Погасли звезды-чародейки,
И к нашей памятной скамейке
Склонились голые кусты.

А вот стихотворение «Мне дороги мои дороги...» рассказывает о странствиях автора. Причем расска­зывает вдохновенно, энергично, на­пористо. Но и там мелькает образ той которая небезразрична поэту:

Метель за окнами плясала,
Зал слушал мой речитатив.
А ты за спинами стояла,
И взгляд твой был красноречив.
И в опустевшем клубе ночью
Мы пили сладкое вино...

И опять силой слова заштатный клуб преображается в нечто иное, независимое от привычной реаль­ности. При этом Васильев отнюдь не парит в облаках — он лишь слегка приподнимается над обыденнос­тью. Но этого «слегка» хватает, что­бы взглянуть на жизнь под другим углом.

Из всей любовной лирики, пред­ставленной в этом сборнике, мень­ше всего мне понравилось самое, казалось бы, откровенное (со «сплетеньем тел и рук») стихотво­рение «Две ночи». В нем нет ни одной живой детальки, ни одной, так удающейся автору в других сти­хах подробности, за которой и сто­ит правда жизни. Есть лишь чистый поэтический набор: цветы, музыка, ночь... Все это говорит о невыношенности чувств. Тем более на про­тяжении всего стихотворения автор то и дело задается вопросом: «Две ночи... Это много или мало?» И эта бухгалтерия только сбивает с толку. Так и кажется, что в заключитель­ных строчках будет подведено саль­до.

Сосредоточившись на любовной лирике поэта, не могу не обратить внимание на стихи о природе, ко­торую поэт хорошо чувствует и по­нимает. На лесных и болотных троп­ках он не новичок: «Городскую походку небрежную на охотничий шаг изменю»... Или ночным путником идет он по степи, и восторг от пере­житого выливается в строчки:

Но зато этой странною ночью
Наконец я увижу воочию
То, как спит, отдыхая, земля.
Как рассвет
      подкрадется сторожко,
Оттеснив темноту понемножку,
Пробуждая сырые поля.

Природа и так называемая гражданская тема зачастую находятся у него в одной обойме. Живописал природу («И можно речонку послу­шать, как с ивой она говорит»), ока­залось — описал глубинку, которой симпатизирует и в которой видит глубину. Или сравнивает далекую, заброшенную деревушку с оскол­ком зеркала — «большого зеркала расколотой Руси». Кстати, как раз в этом стихотворении («Четвертый день в деревне — и ни строчки...») поэт снова блеснул умением одной-двумя деталями создать образ:

Седая глушь,
      мордовские старушки
В галошах и затейливых платках
Несут водицу в серые избушки
— Все так похоже
      в дальних уголках...

И последнее стихотворение в этом сборничке — «Обо мне разрыдается осень». Кстати, а почему не «надо мной»? Вместе с осенью разрыдается и читатель. Ведь дальше-то: «Когда в тесном гробу на холме у подножья заплаканных со­сен предадут меня мокрой земле». А после еще страшнее: «Неожидан­но, как из пучины, поднимусь я, про­щен и любим». Откуда поднимет­ся? Из гроба? По большому счету, понятно, что имя поэта, память о нем не будут преданы забвению. Но тем не менее от двоякого смысла, нечаянно заложенного автором, никуда не деться. И еще: красиво, конечно, вот так в стихе представить свои похороны. Но зачем? Давайте лучше жить, пока живы. И воспевать эту жизнь со всеми ее радостями и горестями.

А чего в ней больше — радостей или горестей, так это как посмотреть. У Васильева читаем:

Я свидание назначу.
И ты скажешь, что согласна.
Это значит, это значит
— Жизнь по-прежнему прекрасна!

Галина ДВОРЕЦКАЯ