|
«Птица осени»«Птица осени» грустит и радуетсягрустит и радуется |
|||||
«Мурманский вестник», 15 января 2005 Новая, вторая книга мурманского поэта Николая Васильева, увидевшая свет в конце минувшего года в издательстве «Добросмысл», называется «Птица осени». Содержание ее, несмотря на осеннее название, разнообразно. Здесь и печаль, и раздумья о судьбах Родины, и, конечно, любовь. Составитель сборника Дмитрий Коржов во вступительной статье указал, что главная тема новой книги Васильева как раз-таки любовь. О чувствах, которые переживает лирический герой «Птицы осени», автор не кричит. Говорит сдержанно. И чем сдержаннее речь, чем обычнее слова, тем порой ярче и отчетливей видишь глубину и силу переживаний. «Я устало постучу в окно. Скрипну половицей у порога, и закончится моя дорога...» Васильев умеет находить зримую, говорящую деталь. Согласитесь, эта едва скрипнувшая половица задает тональность всему дальнейшему стихотворению, настраивает на интимный, камерный лад, является заключительным аккордом в долгих скитаниях героя, прежде чем состоялась желанная встреча. В стихотворении «Остынь, досужая молва...» автор являет нам очень необычный, почти сказочный Мурманск. В этом городе цветочник продает на Пяти Углах розы, и не когда-нибудь, а именно в крещенские морозы. Розы и морозы — рифма еще та, и лучше ею не пользоваться. Но здесь получился неожиданный эффект. Какой-то гипотетический цветочник — персонаж из более южных широт, тем не менее придавший шарм стихотворению, ну и розы с морозами. И весь этот коктейль на знакомых нам до боли Пяти Углах. И город уже чуточку другой. Несмотря на горечь — явную горечь разлуки, на него уже наброшен этакий романтический флер: Судьбой разведены мосты,
Погасли звезды-чародейки, И к нашей памятной скамейке Склонились голые кусты. А вот стихотворение «Мне дороги мои дороги...» рассказывает о странствиях автора. Причем рассказывает вдохновенно, энергично, напористо. Но и там мелькает образ той которая небезразрична поэту: Метель за окнами плясала,
Зал слушал мой речитатив. А ты за спинами стояла, И взгляд твой был красноречив. И в опустевшем клубе ночью Мы пили сладкое вино... И опять силой слова заштатный клуб преображается в нечто иное, независимое от привычной реальности. При этом Васильев отнюдь не парит в облаках — он лишь слегка приподнимается над обыденностью. Но этого «слегка» хватает, чтобы взглянуть на жизнь под другим углом. Из всей любовной лирики, представленной в этом сборнике, меньше всего мне понравилось самое, казалось бы, откровенное (со «сплетеньем тел и рук») стихотворение «Две ночи». В нем нет ни одной живой детальки, ни одной, так удающейся автору в других стихах подробности, за которой и стоит правда жизни. Есть лишь чистый поэтический набор: цветы, музыка, ночь... Все это говорит о невыношенности чувств. Тем более на протяжении всего стихотворения автор то и дело задается вопросом: «Две ночи... Это много или мало?» И эта бухгалтерия только сбивает с толку. Так и кажется, что в заключительных строчках будет подведено сальдо. Сосредоточившись на любовной лирике поэта, не могу не обратить внимание на стихи о природе, которую поэт хорошо чувствует и понимает. На лесных и болотных тропках он не новичок: «Городскую походку небрежную на охотничий шаг изменю»... Или ночным путником идет он по степи, и восторг от пережитого выливается в строчки: Но зато этой странною ночью
Наконец я увижу воочию То, как спит, отдыхая, земля. Как рассвет подкрадется сторожко, Оттеснив темноту понемножку, Пробуждая сырые поля. Природа и так называемая гражданская тема зачастую находятся у него в одной обойме. Живописал природу («И можно речонку послушать, как с ивой она говорит»), оказалось — описал глубинку, которой симпатизирует и в которой видит глубину. Или сравнивает далекую, заброшенную деревушку с осколком зеркала — «большого зеркала расколотой Руси». Кстати, как раз в этом стихотворении («Четвертый день в деревне — и ни строчки...») поэт снова блеснул умением одной-двумя деталями создать образ: Седая глушь,
мордовские старушки В галошах и затейливых платках Несут водицу в серые избушки — Все так похоже в дальних уголках... И последнее стихотворение в этом сборничке — «Обо мне разрыдается осень». Кстати, а почему не «надо мной»? Вместе с осенью разрыдается и читатель. Ведь дальше-то: «Когда в тесном гробу на холме у подножья заплаканных сосен предадут меня мокрой земле». А после еще страшнее: «Неожиданно, как из пучины, поднимусь я, прощен и любим». Откуда поднимется? Из гроба? По большому счету, понятно, что имя поэта, память о нем не будут преданы забвению. Но тем не менее от двоякого смысла, нечаянно заложенного автором, никуда не деться. И еще: красиво, конечно, вот так в стихе представить свои похороны. Но зачем? Давайте лучше жить, пока живы. И воспевать эту жизнь со всеми ее радостями и горестями. А чего в ней больше — радостей или горестей, так это как посмотреть. У Васильева читаем: Я свидание назначу.
И ты скажешь, что согласна. Это значит, это значит — Жизнь по-прежнему прекрасна! Галина ДВОРЕЦКАЯ |